Книга Черный крестоносец, страница 376 – Алистер Маклин

По самой плоской из равнин бешеным галопом неслись полдюжины всадников на взмыленных лошадях. С воздуха избранный ими способ передвижения мог вызвать немалое удивление – их лошади редко пробегали более двадцати ярдов, не сбиваясь с прямого курса. Если же спуститься с небес на землю, подобное удивления не вызывало: вся местность была испещрена многочисленными заболоченными участками – от крошечных до площадей размером с футбольное поле, – вот поэтому непрерывное движение в одном направлении было невозможно.

Боуман хорошо понимал, что оказался в невыгодном положении. Невыгодным оно было по трем причинам: во-первых, судя по напряжению в его лице, которое бессильны были скрыть пятна крови и грязи, Боуман был измотан как никогда, а непрерывный галоп с полной отдачей сил, включающий частые развороты и повороты, не давал возможности восстановить силы. Во-вторых, разум его, отвечающий за принятие решений, находился в столь же далекой от идеала кондиции, сколь и тело, вынужденное эти решения исполнять. Наконец, его преследователи были отлично знакомы с местностью, в то время как Боуман видел ее впервые и, считая себя довольно опытным наездником, даже не пытался ставить свои навыки верховой езды выше мастерства, которое его преследователи развивали и совершенствовали едва ли не с колыбели.

Боуман то и дело погонял свою слабеющую лошадь, но почти не пытался управлять маршрутом: крепко стоящему на ногах животному, на стороне которого опыт и врожденный инстинкт поколений, было куда проще разобраться, где почва под копытами пригодна для скачки, а где – нет. К тому же попытки заставить лошадь скакать в определенном направлении, пока та, упираясь, настаивала на собственном выборе, неизменно вели к напрасной потере драгоценных секунд.

Боуман бросил за спину очередной взгляд. Да, все бесполезно. В глубине души он с самого начала сознавал всю безнадежность такой затеи. Когда он покидал «Мас-де-Лавиньоль», цыгане отставали на несколько сотен ярдов, а теперь расстояние сократилось до полусотни с небольшим. Пятеро всадников позади него выстроились нешироким веером, посередине которого скакал Эль Брокадор, и, судя по всему, наездник он был такой же блестящий, как и разетье. Похоже, и местность была ему отлично знакома: время от времени Эль Брокадор выкрикивал команды и взмахом руки указывал направление, в каком надлежало скакать кому-либо из его спутников. Слева лошадей погоняли Черда и Ференц, оба все еще героически забинтованные; справа скакал Симон Сёрль в нелепо хлопавшей на скаку рясе, а с ними еще какой-то цыган, опознать которого преследуемый не смог.

Боуман снова повернулся вперед. Никто не торопился ему на выручку: вокруг не видно было ни дома, ни фермы, ни одинокого всадника – вообще ничего. В настоящий момент его занесло («По своей дурости», – угрюмо отметил про себя Боуман) так далеко на запад, что машины, проезжающие по главной дороге из Арля в Сен-Мари, походили не более чем на маленьких черных жучков, ползущих где-то близ линии горизонта.

Он снова оглянулся через плечо. До преследователей ярдов тридцать, не более. Всадники разрушили свой веерный строй и, растянувшись чуть ли не в линию, поддавливали Боумана слева, вынуждая забирать вправо. Он понимал, что цыгане неспроста избрали такую тактику, но не видел впереди ровным счетом ничего, что могло бы ее оправдать. Та часть равнины, по которой они скакали, ничем не отличалась от мест, оставленных позади; разве что впереди виднелся непривычно широкий участок ослепительно-зеленого дерна – в ярдах размерами где-то сто на тридцать, – но только это и отличало его от множества других травянистых лоскутов, мимо которых Боуман мчался последние две-три мили.